Перед Первой мировой войной в нашем городе Сморгони проживало почти тридцать тысяч человек. Он был известен как промышленный город, и его жители занимались в основном выделкой шкур. Продукция была самого высокого качества и нашла покупателей на многих рынках Европы. В городе было также много торговцев, таких как портные, швеи, сапожники, плотники, листовые рабочие, слесари, штукатуры, печники и другие. Были в городе и банки. Владелец одного из банков блаженной памяти Меир Бронда считался самым уважаемым собственником. Он был библеистом, филантропом и прилежным активистом. Город платил дань моде: было два кинотеатра, «Жинет» и «Эден». Я пошел смотреть фильм под названием «Стена Плача». Волнение зрителей достигло своего пика, когда показывали горы вокруг Иерусалима.

В те дни среди российского еврейства действовали следующие политические партии: «Сионистская», « Бунд » и « Агудат Исраэль ». Они заняли свое место в общественной жизни нашего города. Дом моего отца, как я сказал выше, был домом-коммуной, потому что мой отец был прилежным активистом сионистского движения и в обществе. К нам домой приезжали сослуживцы моего отца Шмуэль Фейн, Йосеф Резникович, Айзик Бронда, Бен Меир Бронда, Хаим Альперович, Мендель Еновский, Гершон Бройде, Зев Мелкис, Рапопорт, Рипкин и другие. Они обсуждали вопросы сионизма, спорили о способах пропаганды и методах работы. Я был мальчиком и, конечно, не понимал их дискуссий и споров. Но я знал, что они говорили об Эрец-Исраэль. Я видел молодых мужчин и женщин, спускавшихся в наш подвал, где они упаковывали Керен Хакаемет ящики. Они завернули их в белую ткань и отправили в близлежащие города. Эта работа велась тайно, подпольно, потому что это было запрещено. Каждый субботний вечер знакомые моего отца собирались на национальный сионист Se’udat Melaveh Malkah [Сопровождение трапезы королевы субботы]. Они пели песни Сиона, а также хасидские песни. Однажды я спросил отца: кто такой Герцль? а что такое Керен Хакайемет ? Мой отец ответил мне, когда ты вырастешь, ты будешь знать и понимать, но добавил и сказал: сын мой, Герцль — это человек, который хочет привести весь еврейский народ на свою родину и 908:30 Керен Хакайемет собирает деньги на выкуп земли у арабов. Я был поражен и снова спросил его: чего нам не хватает здесь, на родине, такого, что мы должны искать в другой стране? Живем мирно и тихо, каждый в своем доме, соблюдаем субботу, отмечаем праздники, и никто нам не мешает. Он ответил: мы не в своей стране. Нам нужно выкупить нашу Святую Землю и поселиться там.

Во время выборов в Думу , российский парламент, разгорелась сильная война между сионистами и Бунд движение в городе. Сионисты взяли верх. Мой отец и его помощники занимались пропагандой сионизма и боролись с членами городского Bund , потому что наш город был промышленным городом с большим количеством фабричных рабочих.

[Страница 281]

Русская революция обратилась к бундовцам [членам движения Бунд ], которые ждали, когда она вспыхнет и изменит их образ жизни. Бундовцы издевались над нами, сионистами, и утверждали, что мы должны строить свое будущее здесь, в диаспоре, и упразднить сионистское устремление. Великие сионистские ораторы посетили наш город и выступили с речами. Назову наиболее выдающихся среди них: д-ра Шмарьягу Левин, д-ра Мосензона, Зеева Жаботинского и других. Неудивительно, что многие молодые люди эмигрировали из нашего города в Израиль, осели там и занялись сельским хозяйством. Многие жители Сморгони живут на своей земле в Хадере и основали поколение земледельцев в Израиле. По этому поводу отмечу, что у Сморгони было предместье под названием «Краке». Там жили евреи, которые обрабатывали землю и жили за счет своего урожая. Мы называли их «евреями Кракея». У них была своего рода общинная автономия: собственный раввин и мясник.

Когда началась Первая мировая война, нас выслали с родины. Город был подожжен. Мы спасались бегством на просторы России и Украины. В местах ссылки мы образовали сморгонскую группу, сионистское движение продолжало действовать, мы заботились друг о друге и протягивали руку помощи. Когда мы приехали в Минск, мой отец и г-н Яков Перевоски, ветеран нашей общины, выдали жителям нашего города удостоверения личности с печатью нашей общины, которые они не забыли взять с собой, когда они были изгнаны из города. Это удостоверение личности служило официальным паспортом для всего. Многие беженцы из нашего города обосновались в Харькове, столице Украины. Они немедленно организовались и сосредоточились вокруг синагоги сионистов, которая располагалась в доме известного мецената блаженной памяти Авраама Иегуды Цукермана. Я помню время Декларации Бальфура. Как велико было счастье беженцев из Сморгони.

[Страница 282]

В доме Цукермана собралось большое собрание, и мой отец проповедовал о «начале желанного искупления».

Активисты нашей общины остались верны своему общественному делу, пока не вернулись в Сморгонь в конце войны, и помогали отстраивать ее и восстанавливать.

В 1921 году, когда гражданская война была в самом разгаре, разные эскадроны объединились, сражались против большевистского режима, устраивали еврейские погромы. Большевистские власти разрешили беженцам войны вернуться на родину, и многие беженцы вернулись в Сморгонь.

А когда вернулись первые беженцы, что они нашли? разрушение и запустение. Трудно было найти дорогу к городу, потому что она была сплошь покрыта травой и кустарником. В нем гуляли лисы и волки. Они начали его убирать. Они рубили деревья, выкорчевывали кустарники и уничтожали сорняки. Репатрианты текли день за днем, а семья следовала за семьей. Когда мы вернулись, то обнаружили одиноко стоящий дом на Виленской улице. В этом доме жила семья Моше-кагана. Отец уехал бродить по городу. Он искал и после долгих усилий нашел ветерана-активиста г-на Якова Перевоски, Моше Шериру и несколько семей жителей «Краке». Трое активистов пришли к выводу, что необходимо создать временный комитет иммигрантов, который разработает программу восстановления разрушенного города, ускорит возвращение разрозненных жителей Хирурга, соберет свергнутых и окажет помощь всем нуждающимся. . Это члены комитета: Гершон Вайнштейн, Яков Перевоски, Моше Каган, Яков Боаз Горовиц, Шмуэль Грайс и Моше Шерира. Гершон Вайнштейн был избран секретарем. Первым действием было снять квартиру у нееврея. В доме было две маленькие комнаты, а крыша была сделана из соломы. Комитет поселился здесь. Старательная секретарша стала рассылать письма нашим горожанам в комитет «Relief» (Помощь), который был создан в Соединенных Штатах. В своих письмах он описывал разрушение города, нужду, нищету репатриантов и волновал сердца наших милосердных братьев. Ответ пришел немедленно, и прибыли ящики с едой и одеждой. Вскоре прибыли делегации от имени «Помощи», и пошли пожертвования. В Вильне также существовал еврейский комитет помощи жертвам войны под названием 9.0830 ЕКОПО [аббревиатура Еврейский комитет помощи жертвам войны], который выдавал ссуды на строительство нуждающимся. Вскоре с помощью двух комитетов «Помощи» и « ЕКОПО » были построены дома для возвращающихся беженцев. Первое здание было построено во дворе Бейт-Хамидраша. Репатрианты жили там до тех пор, пока не получили ссуды на строительство собственных домов.

Большая сумма денег была получена от комитета помощи в Соединенных Штатах, около двадцати тысяч долларов. На эти деньги они починили Большой Бейт-Хамидраш и ограду вокруг кладбища, которая была открыта. Они засыпали окопы, оставшиеся со времен войны, устроили для жителей банк, открыли библиотеку, а также построили ряд общественных зданий. Приехавшие издалека жили там временно.

Секретарем и казначеем банка был Гершон Вайнштейн. Хаим Тарачан был главным бухгалтером. А это члены банка: Шломо Кац, Мордехай Мирский, Ешая Коварский, А. Шульман, Хаим Альперович, Реувен Роденский, Меир Гольдберг и Падульский.

[Страница 283]

Постепенно общественная жизнь потекла в нормальном темпе и пришло время организовать общину, в которой будут находиться все представители еврейского населения. Руководителями общины были: Яков Перевоски, Моше Крейнис, Натан Коварский и Шломо Кац, секретарем общины был избран Гершон Вайнштейн.

Дов Биндман и Г. Вайнштейн основали школу под названием Tarbut [культура]. Там училось большинство детей города. Он располагался в двухэтажном здании. В этом же здании располагалась школа-интернат приюта. Занятия по всем предметам велись на иврите. Была основана школа Талмуд Тора , и раввин Менаше Гинзбург заботился о ее существовании. Была «Малая иешива», в которой учились молодые люди из города и района. Во главе этого религиозного института стояли: арав Яков Боаз Горовиц, Моше Шерира, Дов Биндман и блаженной памяти Авраам Элиэзер Гуревич.

В 1923 году из Сморгони нелегально иммигрировали в Израиль первые пионеры: Йона Мегидай, Зампкин, Шмуэль Вайнштейн и Галинский. Они принадлежали к концу Третьей алии [иммиграции].

После этого в нашем городе было создано отделение HeHalutz [пионерской] федерации. Член Rasish приехал в наш город, чтобы организовать мероприятия Halutz . Во главе местной Халуц в организации выступали члены: Мордехай Коэн, Шмуэль Роденский, Элиакум Ламданский, Элиэзер Шлемовиц, Залман Кацкович и другие. Через несколько лет все они смогли иммигрировать в Израиль. Когда они прибыли в Израиль, они присоединились к Haganah [“Оборона] и участвовали в строительстве и защите родины.

И вот начался пионерский период обучения в Польше, и группа молодых людей из Сморгони уехала на Хахшара [начальное обучение] Кибуц в Клосове [Польша]: Биньямин Маршак, блаженной памяти Залман Альперович, Пергамент и другие. После обучения они иммигрировали в Израиль, поселились в Хадере, где сконцентрировалась большая часть иммигрантов из нашего города.

HeHalutz была не единственной активной организацией в нашем городе Сморгони. Существовал ряд других организаций, таких как Генеральная сионистская федерация, Хитачдут Сионистская лейбористская партия 9.0831 , Поалей-Цион Правый и Ха-Шомер Хацаир . Все они стремились к одной цели, искуплению и созиданию земли Израиля, возрождению еврейской культуры в диаспоре и в Израиле. Все офисы организации были сосредоточены в самом величественном здании нашего города. Название здания, ранее служившего школой для сморгонских сирот, было Интернат . Это здание было культурным центром нашего города, а в нем, как уже упоминалось выше, находилась и Тарбут Школа. Несколько учеников этой школы служат учителями и вожатыми в начальных школах Израиля. Среди учителей школы Тарбут были: Йосеф Бернштейн, Моше Фишер, Шмуэль Кац, да будет светлая их память. Йосеф Бернштейн и Моше Фишер проповедовали сионистскую идею из синагоги Бима . Они побудили общину действовать на благо нашего народа и его обустройства в своей стране, и неоднократно подчеркивали, что нашему народу грозит уничтожение в диаспоре.

[Страница 284]

Активными членами « Хитахдут Сионистской лейбористской партии» были: Элиэзер Шульман, Рафаэль Вайнштейн, Реувен Гринберг, Залман Пергамент и Исраэль Гасс, но движущей силой партии был Йосеф Бернштейн. Членами, которые преуспели в управлении Hashomer Hatzair и HeHalutz , были: Авигдор Якобсон, Давид Перевоски, Ахува Бронда, Браха Якобсон и Этка Мельцер. Большинство лучших молодых студентов нашего города были сосредоточены в 908:30 Хашомер Хацаир движение. Большинство из них говорили на иврите и были проникнуты духом национального новаторства. К нашей радости, многие из них сейчас в Израиле. Они смогли иммигрировать в Израиль до Холокоста.

Филиал Тарбут активно действовал в нашем городе. Его обязанностью было обеспечить существование школы под названием Тарбут , распространять знание еврейского языка, приносить книги на иврите в еврейские дома и воспитывать молодежь в духе сионизма. Филиал также обеспечивал обучение детей из семей, которые были не в состоянии платить, потому что община не могла выделить на эти цели суммы денег. Шесть членов представляли еврейскую общину в муниципалитете. Перед этим учреждением они лоббировали поддержку школы за счет определенной суммы налогов, собранных с еврейских жителей Сморгони. Их усилия не увенчались успехом. Они столкнулись с антисемитизмом, существовавшим между членами муниципалитета, и мы одни несли это финансовое бремя. Автор этих скромных колонок потратил немало сил и энергии, чтобы собрать необходимые средства для нуждающихся студентов. Иногда активисты драмкружка и любители сцены ставили для этой цели спектакли. Мы задумали изобрести всевозможные уловки, чтобы собрать взносы с разных сторон.

Были и другие трудности, которые нам пришлось преодолеть и убрать с пути еврейского образования. Польские государственные школы в городе пытались поглотить еврейских детей и замышляли души детей бедняков. Они предлагали им различные стимулы, чтобы привлечь их в свою сеть, например: занятия в воскресенье вместо субботы и различные скидки. В дни набора мы набрали наших друзей и разместили по два из них в каждом регионе, чтобы они обращались к сердцам родителей и разъясняли им национальный грех отдавать своих детей в чужую культуру и в ассимиляцию. Мы работали тайно, чтобы избежать захвата враждебной польской полицией. Участниками, которые преуспели в этих действиях, были: Реувен Гринберг, Залман Пергамент и автор этих строк.

Невозможно пройти мимо библиотеки нашего сообщества и большого читального зала. В библиотеке были книги на идише и иврите. Большинство из них читали книги, а некоторые — учебники и энциклопедии. Библиотека была передана сионистской администрации активистами отдела культуры общины. Мы, молодежь, развивали, питали и расширяли библиотеку. Все активисты работали добровольно. В составе администрации было семь членов, которые избирались сроком на один год. Доходы библиотеки были скудны, и мы восполняли дефицит, взимая плату за вход на лекции, литературные дебаты, фильмы, а также на спектакли. Таким образом, мы могли каждый год покупать новые книги. В читальном зале можно было найти газеты со всего мира.

[Страница 285]

Автор этой статьи был председателем правления, секретарем был Реувен Гринберг, а членами правления были: блаженной памяти Натан Лепкин и да здравствуют — Хана Алепович и Альте Денишевский (сегодня Шошанна Пловски).

В нашем городе существовал драмкружок. Первым и выдающимся актером-любителем был Шмуэль Роденски. Мы пророчили ему блестящее будущее на сцене и наше предсказание сбылось. Он прославился в Израиле как один из великих артистов сцены. В спектаклях участвовали следующие участники: Фейгале Леггат, Ципора Рубин, Гитила Бронда, Малка Бронда, швея Либа, Хинда Липкир, Этка Мельцер, Аарон Рубин, Песах Таборский, Зила Шар, Мордехай Коэн, блаженной памяти.

Закончим наш обзор обществом под названием Linat Tzedek . Эта благотворительная организация сыграла важную роль в жизни нашего города. Большинство ее активисток были женщинами: Рэйчел Рабинович, Сара Денишевски, Хана Бернштейн, Альта Денишевски (Шошанна Пловски), Берта Горовиц, Маргалит, Браха Бронда, Эма Рудник. Цедек Рудник был главой организации.

Хашомер Хацаир »»»» Справа налево. Стоят в первом ряду: Хаим Бронда, Авигдор Якобсон, З. Коэн, Х. Шульман, Б. Берлин, Р. Гринберг, Скелит, Л. Прусс. »»»» Второй ряд: Денишевский П., Кац М., Коплович Х., Бронда А., Мельцер А., Кирцнер Х., Лаггет К., Гринберг Х., Пергамент Л. »»»» Третий ряд: А. Баднес, А. Коплович, Л. Шульман, К. Каган, Р. Вайнштейн, т.е. Пергамент, С. Денишевский. »»»» Четвертый ряд: С. Роденский, Ю. Гасс, М. Денишевский, Г. Денишевский. »»»» Пятый ряд: Х. Виткин, Б. Таборский, С. Чадаш, Ю. Фридман.

[Страница 286]

Мне кажется, трудно и почти невозможно придумать какие-либо воспоминания об образе города и его характере, не носящие ярко выраженного личностного характера. Эти воспоминания должны войти в автобиографию их писателя, ведь судьба хотела, чтобы мы – уроженцы Сморгони, поколение, родившееся в начале 20 ^-й -й век и дошедшие до дней Холокоста — тоже познают две мировые войны. Все тяготы этого периода наложили свой отпечаток и сформировали характер ребенка и юноши, родившихся в Сморгони, с самого начала их жизни. Каждый из нас, кто захочет написать то, что еще помнит из своего детства на родине, — узнает, что на заре своей жизни он имел лишь несколько лет мирной жизни в родительском доме, с семьей, с родными. и друзья, в типичном еврейском городке. Но эта жизнь, идиллическая жизнь в довольно густонаселенном городке, украшенном прекрасным сельским пейзажем из полей, лесов, ферм и белорусских крестьян с их сельским бытом, исчезла в 19 веке.14, первый год Первой мировой войны. В 1915 году русская армия приказала всем жителям города покинуть свой город, так как русские вынуждены были отступать и штаб армии избрал тактику «выжженной земли». В мгновение ока город превратился в горы пепла и тлеющих углей. Я до сих пор помню шокирующую картину горящего города, который начал гореть еще до нашего отъезда. Каждый ребенок взял в руку только небольшой узелок, а мы еще взяли свою корову (потому что жили за городом). В дороге корова была источником жизни для девяти маленьких детей. И вот, в одно мгновение мы и другие жители города превратились в большой громадный лагерь беженцев, которые брели на юг по дороге, ведущей в Молодечно, а оттуда в Минск, который в то время был еще далеко от фронт. Так и случилось, что мирная спокойная жизнь детей и юношества на фоне города, его окружения и его сельского пейзажа в одночасье прекратилась и сменилась иными бытовыми укладами и иными укладами жизни на просторах великой России. . Так что, естественно, если мы хотим просто вспомнить тот период нашей жизни на родине в диаспоре — в этих детских воспоминаниях должна быть вся та таинственность и романтика, которые отразились в сознании еврейского ребенка в его раннем детстве. И вот тут-то и возникает главное препятствие, и это слабое красноречие обычного человека, рабочего, никогда не писавшего своих трудов.

[Страница 287]

воспоминаний, несмотря на это, он старается изо всех сил, потому что у него есть сильное желание спасти от безвестности все, что он еще может спасти: и я начну с этого.

Я из семьи чернорабочего, работавшего в кожевенном производстве, многодетной семьи, вкусившей жизни наемного рабочего тех дней. Мой отец работал долгий и тяжелый день и получал очень маленькую зарплату, которой едва хватало, чтобы содержать его большую семью и оплачивать все виды расходов. Очень возможно, что тяжелое экономическое положение рабочего-еврея в городах того времени определило мою будущую колхозную судьбу в Израиле.

[Страница 288]

Мои самые ранние воспоминания относятся к периоду моей жизни, когда мне было 4-5 лет. Я помню, что мы жили на съемной квартире, одна в ряду квартир, которые делили один двор. Здания стояли длинной линией с правой стороны двора, с другой стороны, напротив строений, был деревянный забор. Это был полностью герметичный забор без единой щели, отделявший наш двор от двора скотобойни.

Запахи и звуки, доносившиеся из-за этого забора, не добавляли ни удовольствия, ни покоя обитателям нашего двора. Помню, у родителей было очень сильное желание переехать из этого места, хотя бы в место подальше от центра города, где были магазины и рынок. И действительно, мои родители нашли способ исполнить свое желание.

В этот период глава Русской православной церкви в Сморгони решил сдать в аренду участки земли размером в 1-2 дунама евреям, которые хотели построить дом за пределами густонаселенной местности. Раньше эти участки земли были частью сквера, который также принадлежал церкви. Он был сдан в аренду городу для всевозможных общественных мероприятий, таких как маскарады и летние концерты пожарных и полицейских оркестров. Участки, которые сдавались в аренду евреям, лежали полукругом вокруг сада, и поэтому каждый владелец участка имел общую границу со сквером и мог наблюдать за всеми событиями в саду. Конечно, наемному рабочему с большой семьей было непросто накопить денег на постройку дома, пусть даже самого простого. Тем не менее идея воплотилась в жизнь, и дома были построены, для кого-то раньше, для кого-то позже, в виде новой улицы с ее новыми домами. У каждого дома был красивый ухоженный цветник и узкая деревянная дорожка для пешеходов в соответствии с потребностями того времени. Нашей новой улице дали название — Садовая улица. За короткое время она превратилась в «природную» дорогу, место летних прогулок для жителей многолюдной местности, которые раз в неделю, в субботний полдень, наслаждались видом зеленых полей и свежего воздуха, потому что наши Сады Улица была застроена только с правой стороны, а с левой стороны лежали поля с зерном, ячменем, овсом и изобилием полевых цветов. Вскоре после того, как мы поселились в нашем новом доме, в городе была построена новая католическая церковь (до этого у католиков не было настоящей церкви). Церковь была построена на продолжении Минской улицы с левой стороны Синкских садов, а Садовая улица шла полукругом с правой стороны.

А мы, еврейские дети, с улицы возле церкви были незваными гостями почти на всех свадьбах, которые там проходили, а также на похоронах. Он открыл для нас новый религиозный мир, религиозные обряды народа, в котором мы жили. Мы также освоили язык неевреев, что помогло нам подружиться с нееврейскими детьми по соседству (потому что в новом районе также были нееврейские семьи).

[Страница 289]

Здесь, на новом месте, нам, детям, открылось просторное пространство для занятий и игр. Зимой, когда снег скапливался и засыпал все во дворе, нам приходилось подметать его вбок, чтобы открыть путь к примитивному коровнику, построенному из бревен, и путь к колодцу, находившемуся на улице и обслуживал нескольких соседей. Мы, дети, кидали друг в друга снежки, пока чистили снег, и тоже лепили снеговиков. Не раз игра была за счет помощи маме (маме мы помогали только потому, что отец уходил рано утром, пока мы еще спали — и приходил с работы вечером, не раньше семи часов, а иногда позже. Я помню, что в этот час бодрствовали только старшие дети). Но настоящую «жизнь» мы увидели летом. Затем — кто будет похож на нас и кто сравнится с нами. Кому нужно более идеальное место для игры в прятки, чем высокое мучное поле, ростом почти со взрослого человека? (это были поля ржи). Со временем нам не разрешали играть в прятки на полях до сбора урожая по понятным причинам. И если не поля, то мы нашли другие тайники. Страсть к игре была очень сильной, и я помню своего брата Залмана, который был вынужден на несколько минут отойти от игры, чтобы помолиться молитвами Минчи, как он всегда делал в сумерках. Но для него было почти невозможно полностью отключиться от игры, не так ли? Если да, то он нашел способ. Он стоял у угла дома, быстро бормотал молитвенные стихи, а глазами следил за ходом игры (разумеется, все это не в присутствии нашего отца). Одним словом, новый дом открыл для нас целый мир. За полями тянулся сосновый лес, и по нему ритмично прокладывал поезд. Мы всегда слышали его свист и видели густой дым, поднимавшийся из паровозной трубы. Но, как говорится: «Есть ложка дегтя». Это был рай на земле для детей и дополнительные трудности для наших родителей. Мать была вынуждена таскать на большое расстояние семейные продуктовые корзины и концентрированный корм для коровы. Я до сих пор не могу представить, как моя мать могла все это делать, просторный новый дом добавил работы, а также сад рядом с ним. Каждый год весной мы выносили навоз из коровника, разбрасывали его по назначенному участку, и в один из весенних дней приходил язычник, владелец лошади и плуга, вспахивал для нас участок и смешала навоз с землей. Картофель мы посадили на самом дальнем от дома участке, а овощи ближе к дому. Конечно, мы очень много работали над этим. Мы рассредоточились по всему огороду, 3-4 ребенка вместе с мамой, и работа была сделана на славу, потому что мы все лето питались плодами нашего сада, каждый овощ в свое время. Появилась оплата за работу в саду, и семейный продовольственный бюджет легче балансировался. Мать откладывала деньги из бюджета на еду и тратила их на другие нужды, например, на одежду и обувь. В те времена каждому еврейскому ребенку гарантировали новый наряд и новую обувь к празднику Рош ха-Шана, и для нашей семьи это было не пустяком.

[Страница 290]

На нашем участке также росли два пурпурных пальмовых куста, а в глубине участка стояла согнутая многоветвистая старая яблоня. Каждый год он цвел ранней весной и покрывался цветами. Почти каждый год цветы превращались в «антоновские» яблоки, которые рвались поздно, чуть ли не осенью. Но самое главное, что порадовало детское сердце, был древний вяз с гнездом аиста на верхушке. В начале весны мы, дети, наблюдали за верхушкой дерева, не вернулись ли аисты из теплых стран. А когда пара аистов наконец-то вернулась, они стали чинить и обшивать гнездо, готовиться к вылуплению. Но мы не были вознаграждены видеть множество поколений аистов, и не были вознаграждены видеть нашу единственную яблоню цветущей весной, потому что грянула война и вырвала нас с корнем из нашего нового дома, и из прекрасного уголка выдающегося сельский пейзаж со всеми красивыми вещами в нем. Мы были изгнаны из нашего дома вскоре после того, как мы его завоевали, и после стольких желаний — и мы никогда не вернулись в него.

Бессознательно я разделил рассказы своих воспоминаний на два противоречащих друг другу авторитета. Вроде сериал. Один дом — то есть мать и дети, а другой авторитет — отец, который был едва заметен в жизни семьи и в воспитании своих детей. В конце концов, у него не было выбора, кроме как принять этот нежелательный раздел, который является исключительно результатом реальности жизни. Единственным днем ​​недели, когда вся семья собиралась вместе за столом по традиционному обряду, был вечер пятницы. Отец благословил вино и нарезал каждому ребенку по кусочку белой халы. Все субботние блюда были хороши и обильны, как в доме богатой семьи. После еды все участники произносили благословение на еду, и почти все мы знали благословение наизусть. В конце пришли субботние песни, которые я помню до сих пор. После субботы наступили еще шесть дней напряженной работы, которую мы не можем игнорировать. Возможно, я напишу об этом подробнее.

Кожевенный завод, на котором мой отец проработал разнорабочим большую часть своей жизни, был основной отраслью в Сморгони и источником средств к существованию для многих. Это была обработка сырых шкур, в основном для верха обуви и сапог. Это были небольшие фабрики, на которых работало небольшое количество рабочих. Рядом с ними были более крупные фабрики, число рабочих на каждой из которых доходило до нескольких десятков. Заработная плата кожевника была выше, чем заработная плата рабочего в мастерской. Кожевенная промышленность, начавшаяся в небольшом масштабе, расширялась и росла. Конечно, что-то от этой рентабельности чувствовалось и в заработной плате всех рабочих. Я помню, что жалованье моего отца в те дни доходило до

[Страница 291]

двадцать пять рублей в неделю, что считалось приемлемой зарплатой. Это было уже в то время, когда мой отец получил звание прораба (мастера своего дела).

Каждый еврейский подросток предпочитал работать подмастерьем на кожевенном заводе, чем подмастерьем в портняжной или обувной промышленности. Достоинство кожевенной промышленности заключалось в ее организации. Каждый еврейский молодой человек, начавший свою профессиональную карьеру на кожевенном заводе, с годами продвигался вперед, а также получал более высокую зарплату, что помогало ему копить на будущее.

Эти фабрики располагались в основном к югу от города и концентрировались на переулке. Улица, а точнее — переулок — построена по диагонали на склоне. Евреи называли этот переулок Банным переулком, но много позже он получил официальное русское название — кривая улица или извилистая дорога. Эта извилистая дорога мне особенно запомнилась тем, что она вела к фабрике, где работал мой блаженной памяти отец, и тем, что в одном из домов на этой улице я выучил еврейский алфавит у учителя-еврея с вьющейся желтой бородой.

Это было за год до начала войны. Мне исполнилось шесть лет, и меня отдали этому еврею, чтобы он научил меня основам искусства чтения и письма. Каждое утро я выбегал из нашего дома на улице Садовой, проходил участок Минской улицы, площадь с ее многочисленными магазинами, и спускался в этот переулок, где стоит почтенный Heder , который мне очень нравился, несмотря на все его недостатки. , стоял. А недостатки были в основном в самом месте, потому что на этой улице не было ни одного двора, который не использовался бы для дубления шкур. Дворы были заполнены большими кадками и гигантскими котлами, в которых пропитывались шкуры химическим раствором, производившим неприятные запахи, и летом не было недостатка в мухах. Нам, группе детей, в этом узком тесном уголке не нашлось подходящего места для игр в перерыве между занятиями. Тем не менее, я гордился местом, где я приобрел свои первые знания и где научился читать. И я был очень горд, когда вместе с мамой посетил место работы отца. Там, на фабрике, был целый мир. Евреи с бородой и пейсами работали вместе с еврейскими и нееврейскими подростками.

Это было поздней осенью 1915 года, когда война унесла нас далеко от родины и от дома. Некоторое время мы жили беженцами в большом еврейском городе Минске, который принял нас с большой любовью и добротой. Нас разместили в его многочисленных синагогах. Оттуда мы ушли вглубь Великороссии и прибыли к северным расходам Волги в районе города Сталинграда (тогда Царицына). Отец устроился на работу к тому же фабриканту из Сморгони, который перевел туда свою фабрику. По сравнению с другими он был крупным фабрикантом

[Страница 292]

и звали его Избушка (Гут по-русски). Для нас, детей, открылся целый новый мир, полный впечатлений, другая среда и другой человеческий ландшафт, сильно отличающийся от того, к чему мы привыкли. Русский язык стал заменять идиш, но только на улице, дома мы продолжали привычную традиционную жизнь простой еврейской семьи.

Когда меня приняли в русскую начальную школу того времени — я была единственной еврейской девочкой в ​​классе из 60 детей (в то время евреев в русских городах было очень мало из-за Бледной слободы, существовавшей во времена царя ). На уроке русского православия, когда священник объяснял библейские истории по Новому Завету и показывал картинки с библейскими персонажами, я тоже мог поднять руку, потому что эти истории мне не были чужими, я их еще помнил из дом. Но когда я поступил в среднюю школу, эти воспоминания начали исчезать. Я больше не видел печатного слова на иврите. В конце концов, мы стали как дети страны, за исключением языка идиш, который мы использовали дома и в семейном кругу. Окружающая среда, улица и школа повлияли на меня, и когда 19Когда разразилась революция, меня потянуло к революционным идеям, которые хлынули приливной волной, затопившей все и всех. Я начал любить огромную страну и ее людей, которые придерживались таких высоких идей. Когда новая власть учредила Комосоль , национальную организацию русской молодежи, мы, старшеклассники седьмого класса, были готовы вступить в нее. Торжественная государственная церемония должна была состояться на большой городской площади в присутствии раввина.

А между тем что-то произошло — власти объявили, что каждый гражданин, не родившийся в Великой России и желающий вернуться в родной город, может это сделать. Мой блаженной памяти отец ухватился за эту единственную возможность. Мы собрали вещи и отправились в путь — в Сморгонь, которая уже была в независимой Польше. У моего отца было две причины: религиозная и национальная ассимиляция еврейской молодежи и тяжелый экономический кризис, поразивший Россию в тот же период (это было сразу после гражданской войны в России, когда голод и эпидемии опустошали население).

И вот наступил судьбоносный перелом для нас и для всех, кто вернулся из России. После долгих скитаний, длившихся около шести недель, мы прибыли в Сморгонь. Из выжженной земли стали появляться новые дома, возводились общественные здания, восстанавливалась синагога, город оживал. Но для меня это было так, как будто я упал с небес на землю. Я стоял на грани отчаяния. Внезапно я обнаружил, что оторвался от учебы и друзей и не видел никакой возможности возобновить учебу.

[Страница 293]

В великом отчаянии я стал искать причину, чтобы продолжить свою жизнь, и нашел ее, когда начал отчитываться о том, что там было — это было не мое — не земля, не люди и не их амбиции. Очень медленно я начал приближаться к себе, к своему происхождению, к молодому еврейскому поколению и его устремлениям. И вот снова передо мной открылся новый мир, но источник его был древним. Прежде всего я вспомнил еврейский алфавит, который когда-то выучил у желтобородого раввина. Я начал искать написанное на иврите слово. Сначала я читал книги на идиш и познакомился с его большой обширной литературой. Это чтение привело нас к источнику нашего происхождения и осознанию нашей силы. Я прочитал увлекательный рассказ Фиарберга Леан [куда] и «Путь нашего мира» Шалома Аша. Но чтобы заглянуть в современную ивритскую литературу того времени, вроде «Масады» Давида Шимони, «Дней и ночей» и «Прекрасного сердца» Натана Быстрицкого [Агмона], петь патриотические песни и еще и еще… нужно было знать язык, на котором они написаны, язык наших предков и нашей страны, вернувшейся к жизни после столетий застоя. Итак, мы начали изучать иврит с Тарбут 9.0831 блаженной памяти школьный учитель Йосеф Бернштейн.

Он был ветераном-сионистом, всем сердцем и душой преданным сионистской идее. Он поддерживал тесные связи с пионерскими молодежными движениями, охватившими почти все еврейские улицы, в основном с еврейской молодежью, недавно вернувшейся из городов России после образования независимой Польши. В то время молодежные федерации Gordonia и HeHalutz Hatzair и политические партии Хитачдут и Социал-сионисты были созданы в Сморгони. На собраниях молодежных организаций мы впервые услышали эхо из Израиля, об организации еврейского рабочего в стране, о Гистадрут [Всеобщая федерация рабочих в земле Израиля], но упор был сделан на образ жизни израильского рабочего — и это идея кибуца. Был создан трудовой батальон имени Йосефа Трумпельдора, «большая группа» и «малая группа» того времени. И все поселенческие движения, которые в то время делали свои первые шаги в Израиле. В 9 было около ста членов.0830 Хе-Халуц Хацаир глава в Сморгони. Отделение Halutz было одним из крупнейших и сильнейших в этом районе. Члены начали уезжать в кибуцы Ахшара [обучение пионеров], чтобы подготовиться к иммиграции. Но появилась иммиграционная политика подмандатного правительства того периода, и многие члены остались в кибуцах ахшара до их иммиграции в Израиль. В каждой квоте справок [виз], полученных в сионистском офисе, были и справки для нас, сморгонской молодежи. Стремление и радость иммиграции ощущались во всем городе и в каждом еврейском доме. Родители сопровождали своих детей с радостью и надеждой, что однажды они присоединятся к ним и иммигрируют в Израиль. Ведь все они собрались и пришли в разрушенный город со всех концов Великой России, чтобы исполнить свое сионистское историческое предназначение. Действительно, многие родители членов, иммигрировавшие в Израиль вслед за своими детьми, по сей день живут с нами в стране.

[Страница 294]

В «Креке» проживало около семидесяти еврейских семей. Я представитель третьего поколения первых поселенцев. Моего отца зовут Хаим Малкес. Евреи Креке были земледельцами и занимались земледелием: сеяли пшеницу, ячмень, овес и картофель. У них также были огороды и сады. На фермах были коровы, овцы и лошади.

1914. Разразилась Первая мировая война.

Выстрелы раздавались со стороны поселка Фирибуз? располагался на берегу реки Вилии. Мы видели клубы дыма, поднимающиеся к небу. Бой между наступающими русскими и немцами усилился и приблизился к «Креке». Великий страх охватил безмятежных жителей.

Наша семья состояла из семи человек: отца, матери, двух сыновей — Авраама пятнадцати лет и Мордехая тринадцати лет, и трех дочерей — Рахили девяти лет, Хавы семи лет и меня Лии четырех с половиной лет.

Мы семеро оставили свой дом, свое хозяйство и все свое имущество и бежали в Сморгонь.

Нас разместили как военных беженцев во дворе синагоги.

1915. Вступили казаки. Они изгнали все население Сморгони. Мы шли и приехали в Минск, где пробыли всего несколько месяцев.

У Идельсона был кожевенный завод в Сморгони. Он переехал в Елисаветград [Украина] со всеми своими рабочими. Одним из его работников был мой дядя Шломо Левин. Он приехал специально в Минск, чтобы перевести своих родителей. Мы ездили с ним в Елисаветград и пробыли там пять лет.

Мой отец и мой брат работали на фабрике Идельсона. Отец плотником, ремонтировал и готовил им рабочий инвентарь, а брат — учеником кожевника.

1918-1919 гг. Бушевала гражданская война. Произошел обмен режимами на Украине, Скоропадский, Деникин, Петлюра. Режим ушел, режим пришел.

Вспыхнули беспорядки. В одну из суббот они учинили страшную расправу над еврейскими жителями Елисаветграда. Это было накануне входа большевиков в город и его завоевания.

Мы спрятались в семье старообрядцев (греко-католическая секта религиозных консерваторов). Страх был ужасен. Мы не были уверены в своей жизни. В ту ночь город был занят бойцами «Красной Армии».

[Страница 295]

Экономические условия были благоприятными, но мы боялись оставаться в городе, где наша жизнь была в опасности. А мои братья остались и продолжали работать на заводе. Мы уехали в конце 1919 и пришел в Сморгонь. Мы путешествовали в вагоне «красноармейцев», отступивших от нападения Войска Польского после обретения Польшей независимости.

1920. Отец вернулся за несколько недель до нас. Мать и три дочери вернулись. Наша семья была одной из первых семей, вернувшихся на родину. Когда мы приехали, то обнаружили в «Креке» несколько человек. Они решили покинуть это место и избежать гнева польских легионеров, захвативших деревню у большевиков в 1920.

Вернувшись в родное село, мы не нашли ни следа своего дома и фермы. Мы сели снаружи на пакеты, которые привезли с собой, и расплакались. Мать поспешила пойти искать отца. Она нашла его после тщательного осмотра. Он работал плотником у фермеров в Фирибузе? Во всем районе не было ни одного дома, потому что все они сгорели во время боев, которые происходили в этом районе. Мы двинулись к одной из траншей, оставшихся от войны между русскими и немецкими захватчиками. Да и сейчас в стране было не совсем то из-за войны между русской «Красной армией» и польскими легионерами. Лагерь русских находился по одну сторону реки Вилии, а польский — по другую. Они регулярно обменивались артиллерийским огнем.

Мы переехали жить в село Клапи, которое было в тылу и немного дальше от поля боя. Мы прожили в этом селе полгода. Наш отец построил нам деревянный дом, то есть возвел только каркас, стены без пола и без потолка. Позже, вернувшись летом, мы перенесли каркас этого дома в Сморгонь. Тем временем другие семьи вернулись из диаспоры. ЕКОПО (еврейское общество помощи)

[Страница 296]

отправил определенную сумму денег. На эти деньги был построен многоквартирный дом, который был разделен на небольшие квадратики. В каждой маленькой кабине можно было разместить две кровати.

1921. Постепенно вернулось больше семей. Город Сморгонь немного оправился, но не вернулся к своей прежней экономической мощи.

В многоквартирном доме жили четыре семьи. В то время в Сморгони не было пекарни, и мои сестры вместе с детьми из других семей ходили пешком в Лебедево (городок, еврейские жители которого не были депортированы во время войны) и покупали в магазинах муку. Привезли мешок муки весом в полфунта, и мы испекли из нее ржаной хлеб. Во всем районе не было ни одного врача. Все мы заболели и страдали от сильных болей в животе. Не к кому было обратиться за советом или лекарствами. Первенец Янкеля Фебузки служил санитаркой в ​​армии и пытался быть нашим врачом. Он посоветовал нам нарвать листьев полыни, сварить их и выпить воду. Мы последовали его совету и выздоровели.

Кладбище было полностью разрушено. Дети пошли на кладбище и собрали разбросанные кости. Взрослые выкопали могилу и вернули их к еврейской могиле.

Погреб Коварского лекаря служил местом поклонения. Там они собирались и молились в будни, в субботу и даже в праздники.

Каждую среду был базарный день. Крестьяне приходили и приносили продукты своего хозяйства, то есть яйца, масло, сыр и даже белье. Мы покупали продукты у фермеров, доставляли их в Вильно, продавали с прибылью — и зарабатывали себе на жизнь.

Мы черпали воду из ручья, протекавшего возле особняка Страшинского.

За годы нашего отсутствия на улицах Сморгони выросли тернии и бурьяны.

Мужчины отправлялись в окрестные деревни и города в поисках работы, а женщины и дети оставались дома. Ночью мы слышали мяуканье кошек, вой разных мелких животных, скрип качавшейся и хлопавшей на ветру жестяной крыши разрушенной синагоги. Эти странные звуки, присоединившиеся к другим громким звукам, наводили на нас ужас, пока кровь не застыла в жилах.

В конце 1921 года мы переехали в «Креке». Мы снова занялись сельским хозяйством. Мы вспахивали, сеяли, а также собирали урожай.

Специальный посланник прибыл из Соединенных Штатов и привез каждой семье подарок помощи и облегчения от их родственников в Америке.

В то время Сморгонь находилась под властью Польши, а ее правителем был Писудский.

Поток возвращающихся семей увеличился. Были восстановлены все места отправления культа и Бейт-ха-Мидраш. Была открыта школа с восемнадцатью мальчиками и девочками. Нашим учителем был Тетраски, который знал иврит. Он был братом ребецн из «Креке». Студент университета, который остался без средств и не смог продолжить учебу. Он приехал в Сморгонь и занялся преподавательской деятельностью. После него пришел второй учитель по имени Бек.

[Страница 297]

Школа росла, в ней было несколько классов. Школа со всеми его классами располагалась в женской галерее разрушенной синагоги.

Учитель Гилинский, уроженец Сморгони, вернулся и научил нас Библии. Появился еще один учитель, его звали Кац, он учил нас общеобразовательным предметам, а его жена научила нас ремеслам, то есть шитью.

В Сморгони было Хекдеш , общежитие для бедных путников. Хекдеш , сохранившийся нетронутым, располагался рядом с кладбищем. В этом Hekdesh располагалась Еврейская школа с пятью классами. В нем мы изучали как религиозные, так и светские предметы. Учителями были Кац, Бернштейн и Шошанна Денишевские. Среди студентов был и Ханох Левин, который сейчас живет в Израиле. Он директор школы «Иланот» в Рамат-Авиве.

Позднее школа была переведена в большое здание, которое еврейская община Сморгони построила на средства, полученные ею из США и из ЕКОПО .

Это здание служило культурным центром: в нем размещались библиотека, театр, молодежные клубы и другие учреждения. Здание называлось «Интернат».

[Страница 298]

Наша Сморгонь очень сильно пострадала во время Первой мировой войны. Город был полностью разрушен, население эвакуировано, а евреи рассеяны и рассеяны за семь морей. Когда война закончилась, население стало возвращаться и стало восстанавливать развалины, а через некоторое время вернулся и я».

Я въехал в город через Кревер-стрит. Узнать что-либо было невозможно. Кое-где дома или их части отстроены заново, стоят между нагромождениями колючей проволоки, полусгоревшими стенами и рвами. Виднелись настежь открытые подвалы и одинокие трубы, поднимавшиеся к небу. Я собирался сказать кучеру, где остановиться, но это не заняло много времени, и мы оказались за городом. Я надеялся узнать наш собственный новый дом, но улицы заросли дикой высокой травой, и остатки домов были едва видны.

Большинство вернувшихся горожан по-прежнему жили в подвалах. Они спали на деревянных досках, которые они нашли разбросанными вокруг, и место было полно различных товаров, которые более или менее помогали им зарабатывать на жизнь. Вокруг топтались гуси, куры и козы, чувствуя себя как дома. Кошку невозможно было найти; нам пришлось «завозить» кошек из Вильно. Однако вернувшиеся люди не чувствовали себя потерянными; напротив, они были полны надежд и полны мужества. Некоторые были разочарованы и сожалели о возвращении из России, но когда вспомнили, что это место было их единственной надеждой в ссылке, не сдались: на лицах были улыбки и даже шутки.

Все были гостеприимны до предела. Каждого репатрианта встречали с распростертыми объятиями и сразу же отводили ему почетное место. В нашем доме я нашел Меира Фейвела, очень больного, и мой отец zl заботился о нем.

[Страница 299]

Самым главным желанием для всех была возможность покинуть подвалы. Мотивация и стремление к восстановлению были огромными. Стук молотков был слышен повсюду. Среди завалов были найдены бревна и другие строительные материалы. Но у нас не хватало рабочих, потому что у нас не было денег, чтобы платить им. Мы были счастливы, что смогли возвести четыре стены и потолок, а пол был сносным, но мы даже не стали думать о том, чтобы разделить площадь на комнаты. Мы благодарили Бога за крышу над головой. Посреди дома у нас была печь, и она согревала нас».

Экономической опорой города был еженедельный рынок по средам. Если в этот день шел дождь, рынок переносился на следующую среду. Магазинов было очень мало, и большая часть торговли велась за маленькими столиками, расставленными на улице. Мы покупали у крестьян молочные продукты, яйца и кур, отвозили товар в Вильно и там продавали. Когда рынок закрывался в базарный день, можно было увидеть мужчин, женщин и даже маленьких детей, идущих на вокзал с тяжелыми корзинами.

[Страница 300]

Поездка в Вильно была проблемой: поездная администрация не пускала в поезд товары, поэтому их приходилось прятать. Но куры, естественно, были шумными, и ни разу хозяин не спрыгнул с поезда на какой-нибудь станции, опасаясь быть обнаруженным. Много раз я брал с собой, приезжая в Вильно, корзины, полные чужого товара, и ждал на вокзале, иногда часами, пока хозяин не приедет на следующем поезде.

Важнейшим культурным центром поначалу была женская синагога. Там собирались мужчины и женщины. Сразу после молитвы место превратилось в Талмуд Тора . Там проводились общественные собрания и обсуждались важные вопросы. Для беженцев, вернувшихся из России, это было первое место, где они могли временно отдохнуть. Видно было, что там в одно и то же время один человек спит, другой ест, а третий надевает свой платок для утренней молитвы; иногда видели детей, ожидающих своего учителя.

Город находился в процессе восстановления. Большую помощь оказала спасательная организация ЕКОПО. Некоторых людей поддерживали их родственники в Америке, пока они не встали на ноги.

Америка воспринималась как страна, которая может сделать человека счастливым. Незадолго до моего приезда в Сморгонь в городе побывал эмиссар из Америки, о котором долго говорили после его отъезда. На прощальной вечеринке, которую устроила ему община, все пожелали быть «в следующем году в ». и больше ничего не было сказано.

Очень важным шагом стало заземление Детского дома. Из сырых, холодных подвалов вывели сирот и детей из бедных семей и дали теплое жилище, еду и питье. Чего все еще не хватало, так это немного идишкайт (еврейская религиозная атмосфера). Сами дети, большинство из которых из традиционных еврейских семей, жаловались, что им не дали носить арба канфот [традиционный небольшой молитвенный платок с бахромой]. Тем не менее, для детей и их семей было бы большой трагедией, если бы дом был закрыт. Бедность была ужасной, кругом. Источники помощи и поддержки постепенно истощались, и ЕКОПО было вынуждено отозвать кредиты. И еще одна беда постигла

[Страница 301]

населения: курс польского злотого продолжал падать, и стало невозможно возвращать ссуды той же стоимостью, что привело к хаосу в торговле и размене денег. Даже американские родственники устали помогать, и потребность возросла. Однако, несмотря на все эти трудности, горожане старались помогать друг другу, чем могли. Там мы нашли действительно добрых людей, которые готовы были помогать тактично и скромно: приносили хлеб голодным, помогали больным, испекли маца для бедных накануне Песаха.

Со временем эти добрые люди сформировали комитет, который вырос до 22 человек, и я тоже был в их числе. Комитет был очень активен и стал важным и полезным учреждением на благо города.

Недалеко от Сморгони находилась еврейская колония под названием Земля . До войны жители колонии нанимали рабочих для обработки своей земли и искали работу в городе — им это казалось более практичным. Однако это устройство не принесло им большой удачи, и они были в общем беднее горожан. После войны они были в гораздо лучшем положении, чем их друзья в городе: у них была своя картошка, свекла и другие овощи — что может быть лучше этого?

Я провел в Сморгони около трех лет. За это время город добился прогресса. Убрали дикую траву на улицах, улицы расчистили и выровняли, а к отверстиям подвалов прикрепили деревянные доски, чтобы в темноте ночи люди не спотыкались и не падали. Полусгоревшие дома , которые расстраивали и пугали прохожих, были снесены, и жизнь стала более нормальной. Члены общины приступили к восстановлению зданий еврейских учреждений, Талмуд-Тора начала функционировать в собственном здании, а мужчины получили возможность молиться в своих шуль [синагога].

Талмуд-Тора была в хорошем положении. Учителя Кац и Бернштейн были преданы детям всем сердцем и душой, и дети были счастливы там. Они получили полное еврейское и общее образование. Кроме того, дети из беднейших семей получили хорошее питание. Прекрасная и благотворительная женщина Альте Данишевски, которой помогали несколько других женщин, позаботилась об этих обедах.

[Страница 302]

Дом, который когда-то был банком, стал центром всей культурной и общественной деятельности. Здесь проходили заседания различных учреждений. В доме также была большая библиотека, которой очень умело управляли подростки из общины.

Вообще в Сморгонь после войны возвращалось очень мало молодежи. Те, кто вернулся, вскоре ушли, потому что им там было нечего делать. Однако их место вскоре заняли дети, которые стали взрослеть и стали молодежью города.

Когда Усишкин, известный сионистский лидер, посетил Вильно, его визит произвел очень сильное впечатление на сморгонских евреев.

Помню, как будто это было сегодня, когда мой отец з’л приехал домой из синагоги на праздник, лицо его сияло, и он радостно объявил: «Усишкин в Вильно и собирает деньги, чтобы выкупить Эрец Исраэль». Братья Акон были в гостях у в то время. Они были фанатичными членами религиозной партии Агудат Исраэль , хотя и носили короткие бороды. Радость моего отца их очень огорчила, и они спросили: «Знаете ли вы, раввин, что сионисты делают в Эрец-Исраэль? Они едят Хамец на Песах, публично, чтобы все видели. “Я знаю, я знаю все, – перебил мой отец, – я также знаю, что они путешествуют по субботам. Но, как сказал Р’Тевеле: перед Huppa [свадебной церемонией] слуги убирают место и готовят его». «Эрец Исраэль, Святая Земля, дом для евреев». Братья Акон замолчали.

Эмиграция из Сморгони в Эрец-Исраэль увеличилась, но в основном потому, что не было другой страны, в которую мы могли бы поехать. Те, кому удалось получить «сертификат» [британское официальное разрешение на иммиграцию в Эрец-Исраэль], были счастливы. С каждой уходящей группой Сморгонь становилась меньше. Ни один еврей не пришел на место ушедших. Известия из Сморгони не воодушевили людей приехать.

Картина моего прощания со Сморгонью и отъезда в Америку жива в моей памяти до сих пор. Со слезами на глазах мои друзья и семья пожимали мне руки и желали мне «безопасного и здорового пути». Никто не сомневался в моей радости и счастье от того, что я смог сделать этот шаг и поехать в Америку.

Этот материал предоставлен JewishGen, Inc.